Нам как аппендицит поудаляли стыд год написания

Родился 12 мая 1933 года в Москве в семье научного работника.

В четырнадцать лет, будучи учеником 6-го класса, послал свои стихи Б.Пастернаку и получил от него приглашение в гости. Это событие определило жизнь Вознесенского: дружба с великим поэтом, его личность, творчество, круг общения, которым Пастернак щедро делился с юным другом, — все это было бесценно для начинающего поэта.

Продолжал образование Вознесенский в Московском архитектурном институте, который и окончил в 1957. С 1958 в печати появляются первые стихотворения молодого поэта.
Его вступление в литературу было внезапным, стремительным, бурным.

В 1960 почти одновременно вышли два сборника стихов Вознесенского — «Мозаика» и «Парабола», сразу привлекших к себе внимание не только истинных любителей поэзии, но и официальных критиков и властей.
Внимание со стороны властей было весьма недобрым. За сборник «Мозаика», изданный во Владимире, редактора, Капитолину Афанасьеву, сняли с работы, а тираж сборника собирались уничтожить. Сборник «Парабола» сразу стал библиографической редкостью.
Поездка в 1961 в США вылилась в сборник «Треугольная груша» (1962), с позиций того времени неслыханно дерзкий.

В это время в стране устраиваются на стадионах многочисленные поэтические вечера, больше похожие на антисталинские митинги. Проходит довольно осторожный легендарный вечер в Политехническом, где звучат строки Вознесенского:

«Пожар в Архитектурном
Пылайте широко
Коровники в амурах
Райклубы в рококо».

Затем на Вознесенского вместе с Евтушенко и Ахмадулиной обрушивается государственная опала самого Хрущёва. На встрече с деятелями искусства под аплодисменты зала Хрущёв кричит: «Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам. Я прикажу Шелепину, и он подпишет вам заграничный паспорт!» Помогло личное вмешательство президента США Кеннеди, позвонившего Хрущёву лично и попросившего смягчить судьбу поэта. Вознесенскому разрешили выехать в США для выступлений. Он сразу же стал самым популярным из русских поэтов в США. Его стихи переводил Роберт Кеннеди. Вознесенский сдружился с поэтом-битником Алленом Гинзбергом. Вознесенский — друг семьи Артура Миллера. Его встреча с Мерилин Монро запечатлелась в строках: «Я Мерилин Мерилин. Я героиня самоубийства и героина». Лишь недавно поэт раскрыл тайну подтекста этого стиха. В образе затравленной властями актрисы он изобразил себя. Другие стихи ещё более откровенны:

«В Америке, пропахшей мраком
камелией и аммиаком.
Пыхтя, как будто тягачи,
За мною ходят стукачи…
Невыносимо быть распятым
До каждой родинки сквозя,
Когда в тебя от губ до пяток,
Повсюду всажены глаза…
Пусти красавчик Квазимодо
Душа болит кровоточа
От пристальных очей свободы
И нежных взоров стукача».

Все понимали, что речь идёт не об Америке, а об СССР. Вознесенского продолжают травить. В официальной прессе в «Правде» напечатаны стихи Александра Прокофьева: «В отставку! В отставку!! В от-став-ку.В отставку уходит поэт». Развязана кампания по дискредитации его имени. На улице Горького в окнах сатиры уже в 60-х годах изображён рабочий, выметающий «нечисть» метлой. Среди сора-нечисти изображён Вознесенский со сборником «Треугольная груша». Положение поэта в СССР двойственно, с одной стороны, партийные бонзы заискивают перед его мировой славой, с другой — запрещено упоминание его имени в прессе без специального разрешения идеологического отдела ЦК КПСС. Выходящие по тогдашним меркам малыми тиражами сборники почти не появлялись на прилавках, а продавались из-под полы и распределялись как копчёная колбаса среди партийных вельмож, которые вряд ли что-либо смыслили в этой поэзии.

В 1960-е появилась возможность поездок за рубеж: выступает со своими стихами в Париже (1963), в Мюнхене (1967); в Нью-Йорке выступления были запрещены. Поездки в Италию, Францию и другие страны, впечатления от них становились строками его стихов.

В 1964 публикует сборник «Антимиры», инсценированный в Театре на Таганке. Спектакль стал явлением культурной жизни Москвы. В 1966 выходит сборник «Ахиллесово сердце», затем — «Дубовый лист виолончельный» и «Тень звука» .
В 1979 принимал участие в альманахе «Метрополь» .

Вознесенский — автор архитектурной части монумента «Дружба навеки» в честь двухсотлетия присоединения Грузии к России на Тишинской площади в Москве. дружен со многими деятелями искусства, о встречах с которыми он пишет воспоминания в статьях и романах. Он собеседник Сартра, Хайдеггера, Пикассо.

Знакомство и дружба с людьми искусства своей страны и зарубежных стран отражались в стихах и статьях, им посвященных. В 1982 Вознесенский обращается к прозе, написав повесть «О». Через два года была опубликована книга «Прорабы духа. Прозаические и поэтические произведения».

В последнее десятилетие увидели свет книги поэта «Ров. Стихи и проза» (1987), «Аксиома самоиска» (1990). Жил и работал в Переделкино по соседству с дачей-музеем Бориса Пастернака, где два раза в год, 6 февраля (день рождения Пастернака) и 30 мая (день смерти поэта) проводил поэтические чтения.

Скончался 1 июня 2010 года после продолжительной болезни на 78-м году жизни у себя дома в Москве. В 2010 году Андрей Вознесенский перенёс второй инсульт, после которого он окончательно не оправился. Первый инсульт поэт пережил за 4 года до смерти.

* Орден «За заслуги перед Отечеством» II степени (5 мая 2008) — за выдающиеся заслуги в развитии отечественной литературы и многолетнюю творческую деятельность.[4]
* Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (15 января 2004) — за большой вклад в развитие отечественной литературы .[5]
* Орден Трудового Красного Знамени (1983)
* Государственная премия СССР (1978) — за сборник «Витражных дел мастер» (1976).
* Он является почётным членом десяти академий мира, в том числе Российской академии образования (1993), Американской академии литературы и искусства, Баварской академии искусств, Парижской академии братьев Гонкур, Европейской академии поэзии и других.
* Золотой Почетный знак «Общественное признание» (2003)

Нам, как аппендицит,
поудаляли стыд.

Бесстыдство — наш удел.
Мы попираем смерть.
Ну, кто из нас краснел?
Забыли, как краснеть!

Сквозь ставни наших щек
Не просочится свет.
Но по ночам — как шов,
заноет — спасу нет!

Я думаю, что бог
в замену глаз и уш
нам дал мембраны щек,
как осязанье душ.

Горит моя беда,
два органа стыда —
не только для бритья,
не только для битья.

Спускаюсь в чей-то быт,
смутясь, гляжу кругом —
мне гладит щеки стыд
с изнанки утюгом.

Как стыдно, мы молчим.
Как минимум — схохмим.
Мне стыдно писанин,
написанных самим!

Далекий ангел мой,
стыжусь твоей любви
авиазаказной.
Мне стыдно за твои

соленые, что льешь.
Но тыщи раз стыдней,
что не отыщешь слез
на дне души моей.

Смешон мужчина мне
с напухшей тучей глаз.
Постыднее вдвойне,
что это в первый раз.

И черный ручеек
бежит на телефон
за все, за все, что он
имел и не сберег.

За все, за все, за все,
что было и ушло,
что сбудется ужо,
и все еще — не все.

В больнице режиссер
Чернеет с простыней.
Ладони распростер.
Но тыщи раз стыдней,

что нам глядит в глаза,
как бы чужие мы,
стыдливая краса
хрустальнейшей страны.

Застенчивый укор
застенчивых лугов,
застенчивая дрожь
застенчивейших рощ.

Обязанность стиха
быть органом стыда.

ПЛАЧ ПО ДВУМ НЕРОЖДЕННЫМ ПОЭМАМ

Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним.

На черной Вселенной любовниками
отравленными
лежат две поэмы,
как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих
соловьиных!

Вы, люди,
вы, звери,
пруды, где они зарождались
в Останкине,—
в с т а н ь т е!
Вы, липы ночные,
как лапы в ветвях хиромантии,—
встаньте,
дороги, убитые горем,
довольно валяться в асфальте,
как волосы дыбом над городом,
вы встаньте.

Раскройтесь, гробы,
как складные ножи гиганта,
вы встаньте —
Сервантес, Борис Леонидович,
Браманте,
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте.

И Вы, Член Президиума Верховного Совета
товарищ Гамзатов,
встаньте,
погибло искусство, незаменимо это,
и это не менее важно,
чем речь
на торжественной дате,
встаньте.
Их гибель — судилище. Мы — арестанты.
Встаньте.

О, как ты хотела, чтоб сын твой шел чисто
и прямо,
встань, мама.

Вы встаньте в Сибири,
в Москве,
в городишках,
мы столько убили
в себе,
не родивши,
встаньте,
Ландау, погибший в косом лаборанте,
встаньте,
Коперник, погибший в Ландау галантном,
встаньте,
вы, девка в джаз-банде,
вы помните школьные банты?
встаньте,

геройские мальчики вышли в герои, но в анти,
встаньте,
(я не о кастратах — о самоубийцах,
кто саморастратил
святые крупицы),
встаньте.

Погибили поэмы. Друзья мои в радостной
панике —
«Вечная память!»
Министр, вы мечтали, чтоб юнгой
в Атлантике плавать,
Вечная память,
громовый Ливанов, ну, где ваш несыгранный
Гамлет?
вечная память,
где принц ваш, бабуся? А девственность
можно хоть в рамку обрамить,
вечная память,
зеленые замыслы, встаньте как пламень,
вечная память,
мечта и надежда, ты вышла на паперть?
вечная память.

Минута молчанья. Минута — как годы.
Себя промолчали — все ждали погоды.
Сегодня не скажешь, а завтра уже
не поправить.
Вечная память.

И памяти нашей, ушедшей как мамонт,
вечная память.

Тому же, кто вынес огонь сквозь
потраву,—
Вечная слава!
Вечная слава!

Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.
Но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.
Надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка.

И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю, как тайну,
ностальгию по-настоящему.
Что настанет. Да не застану.

Вечером, ночью, днем и с утра
благодарю, что не умер вчера.

Пулей противника сбита свеча.
Благодарю за священность обряда.
Враг по плечу — долгожданнее брата,
благодарю, что не умер вчера.

Благодарю, что не умер вчера
сад мой и домик со старой терраской,
был бы вчерашний, позавчерашний,
а поутру зацвела мушмула!

И никогда б в мою жизнь не вошла
ты, что зовешься греховною силой —
чисто, как будто грехи отпустила,
дом застелила — да это ж волжба!

Я б не узнал, как ты утром свежа!
Стал бы будить тебя некий мужчина.
Это же умонепостижимо!
Благодарю, что не умер вчера.

Проигрыш черен. Подбита черта.
Нужно прочесть приговор, не ворча.
Нужно, как Брумель, начать с «ни черта».
Благодарю, что не умер вчера.

Существование — будто сестра,
не совершай мы волшебных ошибок.
Жизнь — это точно любимая, ибо
благодарю, что не умер вчера.

Ибо права не вражда, а волжба.
Может быть, завтра скажут: «Пора!»
Так нацарапай с улыбкой пера:
«Благодарю, что не умер вчера».

Ну что тебе надо еще от меня?
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Я музыка горя, ты музыка лада,
ты яблоко ада, да не про меня!

На всех континентах твои имена
прославил. Такие отгрохал лампады!
Ты музыка счастья, я нота разлада.
Ну что тебе надо еще от меня?

Смеялась: «Ты ангел?» — я лгал, как змея.
Сказала: «Будь смел» — не вылазил из спален.
Сказала: «Будь первым» — я стал гениален,
ну что тебе надо еще от меня?

Исчерпана плата до смертного дня.
Последний горит под твоим снегопадом.
Был музыкой чуда, стал музыкой яда,
ну что тебе надо еще от меня?

Но и под лопатой спою, не виня:
«Пусть я удобренье для божьего сада,
ты — музыка чуда, но больше не надо!
Ты случай досады. Играй без меня».

И вздрогнули складни, как створки окна.
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: «Люблю тебя. Больше нет сладу.
Ну что тебе надо еще от меня?»

Заведи мне ладони за плечи,
обойми,
только губы дыхнут об мои,
только море за спинами плещет.

Наши спины, как лунные раковины,
что замкнулись за нами сейчас.
Мы заслушаемся, прислонясь.
Мы — как формула жизни двоякая.

На ветру мировых клоунад
заслоняем своими плечами
возникающее меж нами —
как ладонями пламя хранят.

Если правда, душа в каждой клеточке,
свои форточки отвори.
В моих порах стрижами заплещутся
души пойманные твои!

Все становится тайное явным.
Неужели под свистопад,
разомкнувши объятья, завянем —
как раковины не гудят?

А пока нажимай, заваруха,
на скорлупы упругие спин!
Это нас погружает друг в друга.

Благословенна лень, томительнейший плен,
когда проснуться лень и сну отдаться лень.

Лень к телефону встать, и ты через меня
дотянешься к нему, переутомлена.

Рождающийся звук в тебе, как колокольчик,
и диафрагмою мое плечо щекочет.

«Билеты?- скажешь ты.- Пусть пропадают. Лень».
Медлительнейший день в нас переходит в тень.

Лень — двигатель прогресса. Ключ к Диогену — лень.
Я знаю: ты прелестна, все остальное — тлен.

Вселенная дурит? До завтрего потерпит.
Лень телеграмму взять — заткните под портьеру.

Лень ужинать идти, лень выключить «трень-брень».
И лень окончить мысль: сегодня воскресень.

Июнь среди дороги
Разлегся подшофе
Сатиром козлоногим
Босой и в галифе.

Любите при свечах,
танцуйте до гудка,
живите — при сейчас,
любите — при когда?

Ребята — при часах,
девчата при серьгах,
живите — при сейчас,
любите — при Всегда,

прически — на плечах,
щека у свитерка,
начните — при сейчас,
очнитесь — при всегда.

Цари? Ищи-свищи!
Дворцы сминаемы.
А плечи все свежи
и несменяемы.

Когда? При царстве чьем?
Не ерунда важна,
а важно, что пришел.
Что ты в глазах влажна.

Зеленые в ночах
такси без седока.
Залетные на час,
останьтесь навсегда.

Когда я придаю бумаге
черты твоей поспешной красоты,
я думаю не о рифмовке —
с ума бы не сойти!

Когда ты в шапочке бассейной
ко мне припустишь из воды,
молю не о души спасенье —
с ума бы не сойти!

А за оградой монастырской,
как спирт ударит нашатырный,
послегрозовые сады —
с ума бы не сойти!

Когда отчетливо и грубо
стрекозы посреди полей
стоят, как черные шурупы
стеклянных, замерших дверей,

такое растворится лето,
что только вымолвишь: «Прости,
за что мне, человеку, это!
С ума бы не сойти!»

Куда-то душу уносили —
забыли принести.
«Господь,- скажу,- или Россия,
назад не отпусти!»

Тишины хочу, тишины.
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины.
чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины.

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание —
молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины.
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

. Невесть зачем, из отчих мест
Три дурака бегут на Запад.
Их кто-то выдает. Их цапают.
Сорок первый год. Привет!
«Суд идет». Десять лет.

«Возлюбленный, когда ж вернешься?
Четыре тыщи дней как ноша.
Четыре тысячи ночей
Не побывала я ничьей.
Соседским детям десять лет.
Прошла война, тебя все нет.
Четыре тыщи солнц скатилось —
Как ты там мучаешься, милый.
Ополоумевши любя —
Я, Рута, выдала тебя.
Из тюрьм приходят иногда —
Из заграницы — никогда. «

Он бьет ее, с утра напившись.
Свистит его костыль над пирсом.
И вопли женщины седой:
«Любимый мой! Любимый мой!»

Не придумано истинней мига,
чем раскрытые наугад —
недочитанные, как книга,-
разметавшись, любовники спят.

Мальчики с финками, девочки с «фиксами».
Две проводницы дремотными сфинксами.

В вагоне спят рабочие,
Вагон во власти сна,
А в тамбуре бормочет
Нетрезвая струна.

Я еду в этом тамбуре,
Спасаясь от жары.
Кругом гудят, как в таборе,
Гитары и воры.

И как-то получилось,
Что я читал стихи
Между теней плечистых
Окурков, шелухи.

У них свои ремесла.
А я читаю им,
Как девочка примерзла
К окошкам ледяным.

Они сто раз судились,
Плевали на расстрел.
Сухими выходили
Из самых мокрых дел.

На черта им девчонка?
И рифм ассортимент
Таким как эта — с чолкой
И пудрой в сантиметр?!

Стоишь — черты спитые.
На блузке видит взгляд
Всю дактилоскопию
Малаховских ребят.

Чего ж ты плачешь бурно?
И, вся от слез светла,
Мне шепчешь нецензурно —
Чистейшие слова.

И вдруг из электрички,
Ошеломив вагон,
Ты
чище
Беатриче
Сбегаешь на перрон.

Он вышел в сад. Смеркался час.
Усадьба в сумраке белела,
смущая душу, словно часть
незагорелая у тела.

А за самим особняком
пристройка помнилась неясно.
Он двери отворил пинком.
Нашарил ключ и засмеялся.

За дверью матовой светло.
Тогда здесь спальня находилась.
Она отставила шитье
и ничему не удивилась.

Открылись раны —
не остановишь,—
но сокровенно

открылось что-то,
свежо и ноюще,
страшней, чем вены.

Уходят чувства,
мужья уходят,
их не удержишь,

уходит чудо,
как в почву воды,
была — и где же?

Мы как сосуды
налиты синим,
зеленым, карим,

друг в друга сутью,
что в нас носили,
перетекаем.

Ты станешь синей,
я стану карим,
а мы с тобою

непрерываемо переливаемы
из нас — в другое.

В какие ночи,
какие виды,
чьих астрономищ?

Не остановишь —
остановите!—
не остановишь.

Я — двоюродная жена.
У тебя — жена родная!
Я сейчас тебе нужна.
Я тебя не осуждаю.

У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
поглядишь на циферблат —
даже пикнуть не посмею.

Поезжай ради Христа,
где вы снятые в обнимку.
Двоюродная сестра,
застели ему простынку!

Я от жалости забьюсь.
Я куплю билет на поезд.
В фотографию вопьюсь.
И запрячу бритву в пояс.

Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
над ним горят
Антимиры!

И в них магический, как демон,
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик
и щупает Лоллобриджид.

Но грезятся Антибукашкину
виденья цвета промокашки.

Да здравствуют Антимиры!
Фантасты — посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
оазисов — без Каракумов.

Нет женщин — есть антимужчины,
в лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет сокол без змеи.

Люблю я критиков моих.
На шее одного из них,
благоуханна и гола,
сияет антиголова.

. Я сплю с окошками открытыми,
а где-то свищет звездопад,
и небоскребы сталактитами
на брюхе глобуса висят.

И подо мной вниз головой,
вонзившись вилкой в шар земной,
беспечный, милый мотылек,
живешь ты, мой антимирок!

Зачем среди ночной поры
встречаются антимиры?

Зачем они вдвоем сидят
и в телевизоры глядят?

Им не понять и пары фраз.
Их первый раз — последний раз!

Сидят, забывши про бонтон,
ведь будут мучиться потом!
И уши красные горят,
как будто бабочки сидят.

. Знакомый лектор мне вчера
сказал: «Антимиры? Мура!»

Я сплю, ворочаюсь спросонок,
наверно, прав научный хмырь.

Мой кот, как радиоприемник,
зеленым глазом ловит мир.

Поглядишь, как несметно
разрастается зло —
слава богу, мы смертны,
не увидим всего.

Поглядишь, как несмелы
табуны васильков —
слава богу, мы смертны,
не испортим всего.

* «Мозаика» (1960)
* «Парабола» (1960)
* «Треугольная груша» (1962)
* «Антимиры» (1964)
* «Мой любовный дневник» (1965, Flegon, без ведома автора)
* «Ахиллесово сердце» (1966)
* «Тень звука» (1970)
* «Взгляд» (1972)
* «Выпусти птицу» (1974)
* «Дубовый лист виолончельный» (1975)
* «Витражных дел мастер» (1976) (Государственная премия СССР, 1978)
* «Соблазн» (1978)
* «Избранная лирика» (1979)
* «Безотчётное» (1981)
* «Иверский свет» (1984)
* «Прорабы духа. Прозаические и поэтические произведения» (1984)
* «Ров. Стихи и проза» (1987)
* «10, 9, 8, 7…» (1987)
* «Аксиома самоиска» (1990)
* «Россія, Poesia» (1991)
* «Видеомы» (1992)
* «Гадание по книге» (1994)
* «Не отрекусь» (1996)
* «Casino „Россия“» (1997)
* «На виртуальном ветру» (1998)
* «Страдивари сострадания» (1999)
* «Стихи. Поэмы. Переводы. Эссе» (1999)
* «Жуткий кризис „Суперстар“» (1999)
* «Стихотворения. Поэмы. Проза» (2000)
* «Девочка с пирсингом» (2000)
* «Лирика» (2000)
* «Моя Россия» (2001)
* «Лирика» (2003)
* «Избранное» (2003)
* «Возвратитесь в цветы!» (2004)
* «Избранное» (2006)
* «Стихотворения» (2006)
* Собрание сочинений в 3 томах. М., 1983—1984.
* Собрание сочинений в 7 томах. ВАГРИУС, М., 2000—2006.
* «СтиXXI» (М.: Время, 2006)
* «Тьмать» (М.: Время, 2009)
* «Ямбы и блямбы» (М.: Время, 2010)

* «Мастера» (1959) — основа поэмы — пересказ легенды о мастерах, построивших храм Василия Блаженного, и об ослеплении мастеров царём Иваном Грозным
* «Лонжюмо» (1963) — посвящена слушателям марксистской школы в Лонжюмо.
* «Оза» (1964) — основные темы поэмы: защита личности от бездушной роботизации, любовь и борьба за нее в век великих катаклизмов
* «Авось» (1972; рок-опера «Юнона и Авось», постановка 1981) — прообразом поэмы стала история жизни русского государственного деятеля Николая Петровича Резанова
* Вечное мясо (1977) — фантастическая история мамонтёнка, найденного в вечной мерзлоте.
* Андрей Полисадов (1979) — история прадеда Вознесенского, муромского архимандрита, имевшего грузинское происхождение.
* «Ров» (1986) — посвящена истории мародёров, вырывавших драгоценности из захоронений мирных жителей, расстрелянных под Симферополем во время Великой Отечественной войны
* Россия воскресе (1993)

* Мемуарная проза, публицистика
* книга «Прорабы духа» (1984)

Песни на стихи Андрея Вознесенского

* «Миллион алых роз» (музыка Раймонд Паулс, исполнитель Алла Пугачёва)
* «Начни сначала» (музыка Евгений Мартынов, исполнитель Евгений Мартынов)
* «Новые московские сиртаки» (музыка Олег Нестеров, исполнитель группа «Мегаполис»)
* «Песня на „бис“» (музыка Раймонд Паулс, исполнитель Алла Пугачёва)
* «Плачет девочка в автомате» (музыка [автор неизвестен]], исполнитель Евгений Осин)
* «Севернее всех» (музыка Александра Пахмутова)
* Рок-опера «Юнона и Авось» (музыка Алексей Рыбников)
* «Не возвращайтесь к былым возлюбленным» (музыка Микаэл Таривердиев)
* «Песня Акына» (музыка Владимир Высоцкий, исполнитель Владимир Высоцкий)

источник

• ОткрыткиПерерожденный каталог открыток на все случаи жизни
• Дешевые авиабилетыВыгодные цены, удобный поиск, без комиссии, 24 часа. Бронируй сейчас – плати потом!
• Всегда под рукойаналогов нет ^_^ Позволяет вставить в профиль панель с произвольным Html-кодом. Можно разместить там банеры, счетчики и прочее
• Я — фотографПлагин для публикации фотографий в дневнике пользователя. Минимальные системные требования: Internet Explorer 6, Fire Fox 1.5, Opera 9.5, Safari 3.1.1 со включенным JavaScript. Возможно это будет рабо
• ТоррНАДО — торрент-трекер для блоговТоррНАДО — торрент-трекер для блогов

• АСТРОЛОГИЯ (187)
• ГОРОСКОПЫ (145)
• ВАЛЯНИЕ (643)
• ИГРУШКИ (130)
• ОБУВЬ (56)
• ОДЕЖДА, ГОЛОВНОЙ УБОР (67)
• ПАЛАНТИНЫ, ШАРФЫ (79)
• СОВЕТЫ. ЖУРНАЛЫ (99)
• СУМКИ, ЧЕХЛЫ (53)
• УКРАШЕНИЯ. ДЕКОР (144)
• ВЫШИВКА (237)
• АЛМАЗНАЯ (7)
• БИСЕР (19)
• БРАЗИЛЬСКАЯ. ХАРДАНГЕР (13)
• БУЛАВЧАТЫЙ БАРХАТ (1)
• ГЛАДЬ (21)
• КРЮЧКОМ (6)
• ЛЕНТАМИ (61)
• ЛОНГСТИЧ (1)
• ОБЪЕМНАЯ (21)
• СОВЕТЫ (55)
• СХЕМЫ (13)
• СЧЕТНЫЙ КРЕСТ (11)
• ВЯЗАНИЕ (10958)
• БАВАРСКОЕ ВЯЗАНИЕ (5)
• БАХРОМА (24)
• БОЛЕРО (24)
• БОСНИЙСКОЕ ВЯЗАНИЕ (6)
• БРУМСТИК (5)
• БРЮГГСКОЕ КРУЖЕВО (48)
• ВАРЕЖКИ, ПЕРЧАТКИ (99)
• ВИЛКА (117)
• ВЯЗАНИЕ РУКАМИ (22)
• ВЯЗАНИЕ С БИСЕРОМ (49)
• ДВОЙКИ (53)
• ДИАГОНАЛЬНОЕ ВЯЗАНИЕ (3)
• ДЛЯ ДЕТЕЙ (530)
• ДЛЯ ЖИВОТНЫХ (36)
• ЖАКЕТЫ (595)
• ЖАККАРД, ИНТАРСИЯ (83)
• ЖИЛЕТЫ (257)
• ЖУРНАЛЫ. КНИГИ (173)
• ИЗ КЛОЧКОВ ТКАНИ (2)
• ИРЛАНДСКОЕ КРУЖЕВО (194)
• ИРЛАНДСКОЕ КРУЖЕВО МК (344)
• КАРДИГАНЫ (321)
• КОВРЫ И КОВРИКИ (158)
• КОФТОЧКИ, ТОПЫ (456)
• ЛЕНТОЧНОЕ КРУЖЕВО (80)
• МОТИВЫ (434)
• НОСКИ, ГОЛЬФЫ (115)
• ОБВЯЗКА, КАЙМА (246)
• ПАЛАНТИНЫ. НАКИДКИ (560)
• ПАЛЬТО (81)
• ПЛЕДЫ (371)
• ПОМПОНЫ (66)
• ПОНЧО (464)
• ПУЛОВЕРЫ (384)
• РУМЫНСКОЕ КРУЖЕВО (49)
• СОВЕТЫ (392)
• ТАПОЧКИ И ДР. ОБУВЬ (116)
• ТЕНЕРИФ (32)
• ТУНИКИ (232)
• ТУНИССКОЕ ВЯЗАНИЕ (47)
• УЗОРЫ — КРЮЧОК (410)
• УЗОРЫ — СПИЦЫ (401)
• ФИЛЕЙНОЕ ВЯЗАНИЕ (117)
• ФРИВОЛИТЕ (15)
• ФРИФОРМ (107)
• ФРИФОРМ МК (84)
• ФРИФОРМ СКРАМБЛИ (43)
• ЦВЕТЫ. БАБОЧКИ (349)
• ШАЛИ (1996)
• ШАПКИ, ШЛЯПКИ, ПОВЯЗКИ (350)
• ШАРФЫ (689)
• ШНУРЫ (49)
• ЭНТРЕЛАК, ПЭЧВОРК (89)
• ЮБКА (42)
• ЯПОНИЯ + КИТАЙ (10)
• ВЯЗАНИЕ ДЛЯ ДОМА (615)
• ВЯЗАНИЕ. ИГРУШКИ (1156)
• ВАЛЕНТИНКИ (38)
• ГЛАЗА, КОГТИ и т.д. (46)
• ЖУРНАЛЫ, КНИГИ (7)
• КОШКИ (147)
• КУРОЧКИ, ЦЫПЛЯТА, ПТИЦЫ (157)
• НОВЫЙ ГОД и РОЖДЕСТВО (168)
• ОБЕЗЬЯНЫ (62)
• РАЗНЫЕ-РАЗНЫЕ ИГРУШКИ (544)
• ЖИВОТНЫЙ МИР (145)
• ЗДОРОВЬЕ (1227)
• АНАЛИЗЫ. ЛЕКАРСТВА. Советы (213)
• ГИМНАСТИКИ, МАССАЖИ (462)
• МУДРЫ (35)
• ОН — ЛАЙН КЛИНИКА (249)
• ПЕПТИДЫ (68)
• ПОЛЕЗНЫЕ ПРОДУКТЫ (170)
• ПРОСТУДА, ГРИПП, КАШЕЛЬ (63)
• ИСКУССТВО (648)
• АНИМАЛИСТИКА (64)
• ЖИВОПИСЬ (359)
• О, ЖЕНЩИНЫ. (81)
• ПРИКЛАДНОЕ ТВОРЧЕСТВО (149)
• ИСТОРИЯ. Загадки, тайны. (594)
• АЛЕКСАНДР I (2)
• АЛЕКСАНДР III и родственники (6)
• ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ (95)
• ВЕЛИКИЕ ДИНАСТИИ (65)
• ГОЛИЦЫНЫ (22)
• ЖЕНЩИНЫ ЭПОХИ (145)
• ЗАГАДКИ, ТАЙНЫ (128)
• МИХАЙЛОВИЧИ (1)
• ПЕРСОНЫ (125)
• ЮСУПОВЫ (18)
• КВАРТИРА (166)
• ЧИСТОТА (75)
• КИНО. МУЛЬТФИЛЬМЫ (569)
• ДЕТЕКТИВ (13)
• ДРАМА (11)
• КОМЕДИЯ (20)
• ЛЮБОПЫТНО. (157)
• МУЛЬТИКИ (37)
• РАЗНЫЕ ЖАНРЫ (101)
• САЙТЫ — ПРОСМОТР ФИЛЬМОВ (17)
• СУДЬБЫ АКТЕРОВ (216)
• КОМПЬЮТЕР (967)
• ОБОИ (27)
• ПОЖЕЛАНИЯ, ПОЗДРАВЛЕНИЯ (63)
• ПРОГРАММЫ (46)
• СХЕМЫ В ДНЕВНИК (411)
• УРОКИ (367)
• ЧАСЫ, КАЛЕНДАРИ, ИНФОР.. (65)
• КРАСОТА (527)
• ВОЛОСЫ (47)
• ДИЕТЫ, ГИМНАСТИКИ (321)
• МАСКИ ДЛЯ ЛИЦА, КРЕМ (83)
• МАССАЖ, ГИМНАСТИКА Д/ЛИЦА (55)
• РУКИ, НОГИ (29)
• КУЛИНАРИЯ (4051)
• АЭРОГРИЛЬ (8)
• БЛИНЫ, ОЛАДЬИ (188)
• ВАРЕНЬЕ, ДЖЕМ, МАРМЕЛАД (170)
• ВЫПЕЧКА СЛАДКАЯ (341)
• ГОРШОЧЕК — ВАРИ! (50)
• ГРИБЫ (91)
• ЗАГОТОВКИ НА ЗИМУ (44)
• ЗАПЕКАНКИ, ОМЛЕТЫ (103)
• КАШИ (100)
• КУРИЦА, ИНДЮШКА, КРОЛИК (344)
• ЛАВАШ, ПИТА (56)
• МАКАРОНЫ (60)
• МУЛЬТИВАРКА (67)
• МЯСО (437)
• ОВОЩИ (309)
• ПЕЛЬМЕНИ, МАНТЫ, ВАРЕНИКИ (150)
• ПЕЧЬ НЕ БУДЕМ (94)
• ПИРОГИ С ФРУКТАМИ (164)
• ПИРОГИ,ЧЕБУРЕКИ,ХАЧАПУРИ (476)
• ПИЦЦА (38)
• ПОСТНЫЕ РЕЦЕПТЫ (21)
• РЫБА (137)
• САЛАТЫ, ЗАКУСКИ (206)
• СОСИСКИ, КОЛБАСА (25)
• СОУСЫ (26)
• СТАТЬИ о питании, СОВЕТЫ (154)
• СУПЫ, БОРЩИ, ЩИ и т.д. (215)
• ТВОРОГ. СЫР (87)
• ТЕСТО. НАЧИНКИ (47)
• ХЛЕБ, ЛЕПЕШКИ (116)
• ХЛЕБОПЕЧКА (17)
• ХОЛОДЕЦ, СТУДЕНЬ (18)
• ЛЮДИ. ЖЗЛ (683)
• ГЕНИИ И ЗЛОДЕИ (364)
• ЖЕНСКИЕ СУДЬБЫ (243)
• МАГИЯ. ГАДАНИЯ. РИТУАЛЫ (348)
• МАНТРЫ (19)
• МУДРЫЕ МЫСЛИ. ЦИТАТЫ (137)
• МУЗЫКА (1155)
• ДЖАЗ. БЛЮЗ (29)
• ИНСТРУМЕНТЫ (30)
• КЛАССИЧЕСКАЯ МУЗЫКА (220)
• МУЗЫКАНТЫ. КОМПОЗИТОРЫ (232)
• ОПЕРЫ, БАЛЕТЫ, МЮЗИКЛЫ (179)
• ПЕСНИ НАШЕГО ВЕКА (122)
• ПРОСТО КРАСИВЫЕ МЕЛОДИИ (91)
• РЕЛАКС. ЛЕЧИМСЯ. (41)
• САКСОФОН (10)
• ХИТЫ ХХ — ХХI вв. (223)
• ПЕНСИИ. ПОСОБИЯ. ЖКХ (82)
• ПОЛИТИКА (540)
• ДА. УЖ. (192)
• НОВОРОССИЯ (111)
• СЕВАСТОПОЛЬ. КРЫМ (32)
• УКРАИНА (230)
• ПОМОЩЬ. (33)
• ПРИРОДА (61)
• ПУТЕШЕСТВОВАТЬ БУДЕМ? (433)
• АЗИЯ (31)
• АМЕРИКА (2)
• АФРИКА (4)
• ЕВРОПА (92)
• ПАНОРАМЫ 3 D (22)
• ПОСТСОВЕТСКИЕ СТРАНЫ (32)
• РОССИЯ (192)
• СОВЕТЫ ТУРИСТАМ (66)
• РАДИОСПЕКТАКЛИ. АУДИО (907)
• ВЕЛИКИЕ ИСПОЛНИТЕЛИ (23)
• ДЕТЕКТИВЫ (327)
• ИСТОРИЧЕСКИЕ (59)
• КЛАССИКА (100)
• РАЗНЫЕ ЖАНРЫ (356)
• САЙТЫ — БИБЛИОТЕКИ (45)
• РАЗВЛЕЧЕНИЯ (134)
• РУКОДЕЛИЕ (3393)
• Crazy wool (11)
• БИСЕР (193)
• БУКЕТЫ ИЗ КОНФЕТ (47)
• БУМАГА (129)
• ВАЛЕНТИНКИ (48)
• ГАЗЕТЫ (78)
• ДЕКОР (542)
• ДЕКУПАЖ (64)
• ИГРУШКИ (389)
• ИЗОНИТЬ (9)
• КАНЗАШИ (71)
• КАРТИНЫ ИЗ КОЖИ (18)
• КАРТИНЫ ИЗ ШЕРСТИ (72)
• КВИЛЛИНГ (72)
• МАКРАМЕ (65)
• НОВЫЙ ГОД и РОЖДЕСТВО (405)
• ПЛЕТЕНИЕ (28)
• ПОЛИМЕРНАЯ ГЛИНА. ФАРФОР (245)
• РИСОВАНИЕ (69)
• СОЛЕНОЕ ТЕСТО. ПЛАСТИЛИН (60)
• ТКАЧЕСТВО (13)
• ТОПИАРИЙ (42)
• УКРАШЕНИЯ (523)
• ЦВЕТЫ (121)
• ШИТЬЕ (417)
• СОВЕТЫ НА ВСЕ СЛУЧАИ (875)
• СТИХИ (532)
• ГОД ЛИТЕРАТУРЫ 2015 (57)
• ТЕАТР (38)
• ЦЕРКОВЬ. РЕЛИГИЯ (760)
• ИКОНЫ, МОЛИТВЫ (134)
• СВЯТЫЕ, ЛЮДИ ЦЕРКОВНЫЕ (564)
• ЧАС АНГЕЛА (41)
• ЭТО ИНТЕРЕСНО (796)
• ЮМОР (149)

источник

Андрей Вознесенский — поэт, судьба которого переплелась с судьбой духовных исканий советской интеллигенции. Стремясь просто жить и творить по совести и правде, для кого-то он был слишком западным, для других слишком патриотичным. Вокруг жизни поэта существует множество мифов, и впервые филологом Игорем Вирабовым в книге «Андрей Вознесенский», вышедшей в издательстве «Молодая гвардия», предпринята академическая попытка эти мифы расследовать и явить читателю живого поэта.

С разрешения издательства «Молодая Гвардия» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Игоря Вирабова «Андрей Вознесенский», посвященный одному из самых загадочных годов в мировой истории — 1968-му, и тому, как он отразился на жизни поэта.

Лживое мироустройство вредно для здоровья. В 1968 году весь мир нуждался в толковых докторах. С сентября работникам вредных производств в СССР стали бесплатно выдавать молоко. Не помогало.

Такая каша заварилась, такая смутность разлилась в мозгах. Причем сразу всюду. Год шестьдесят восьмой лопнул, как аппендикс. Миру грозил перитонит, мир лихорадочно пытался сообразить, куда он катится. Поэтов несло в разные стороны.

Но сначала — о том, что было накануне 1968-го.

На двухсотом представлении спектакля «Антимиры», 2 июля 1967 года, Таганка услышала новые стихи Вознесенского: «Нам, как аппендицит, / поудаляли стыд. / Бесстыдство наш удел. / Мы попираем смерть. / Но кто из нас краснел? / Забыли, как краснеть!»

О чем были стихи, понятно. О лжи и лицемерии повседневности. Поэт и себя не милует: «Как стыдно мы молчим. / Как минимум — схохмим. / Мне стыдно писанин, / написанных самим!» И к легко узнаваемому «королю страны» беспощаден. К тому самому, который «мучительно заколебался, прежде чем снять туфлю на трибуне заседания».

А перед кем стыдно-то? Перед «стыдливой красой / хрустальнейшей страны, / застенчивым укором / застенчивых лугов, / застенчивой дрожью / застенчивейших рощ».

Обязанность стиха / быть органом стыда.

В опубликованной позже версии стихотворения абстрактного короля заменит конкретный премьер страны, а трибуну заседания — трибуна ООН. Зато исчезнут строки о цензуре в Греции, где «все газеты стали похожи одна на другую». Это выглядело чистым издевательством, потому что у нас-то газеты и цензоры тоже шли согласным строем.

Любопытно еще: исчезли строки про Вьетнам, которым «играют как фишкой». И про интеллигенцию, повинную в том, что читает западника Герцена, «для порки заголясь». Возможно, и это убрала цензура. Но вычеркнуть двусмысленные строки позже мог и сам поэт. И тут-то стоит сделать пометочку: в противовес цензуре гласной в эти годы крепла и негласная цензура вольнодумного диссидентства. Придрался цензор государственный — это становилось для литераторов знаком доблести: опальные строки бежали по рукам, читались на ура в любых аудиториях, и слава смелого автора забегала вперед паровоза. Иное дело — если вдруг с какой-нибудь двусмысленностью попасть под лошадь цензуры либеральной: тут уж автор истреблялся без остатка, тут ему — не отвертеться от язвительных приговоров, баек и молвы.

А тогда уже, пусть вялый, но звоночек прозвенел. «Смерть Евтушенко и Вознесенскому!» (внизу, как сообщили очевидцы, было приписано: «и Ахмадулиной») — с таким плакатом еще в 1964 году на каком-то студенческом вечере выглянуло из тени «Самое Молодое Общество Гениев», поэтический СМОГ. Одни из тех, кого потом назовут «семидесятниками» — чтобы как-то идентифицировать. Шестидесятникам явно напоминали, что они подкатываются к рубежам своих сорокалетий. Прежде они раздражали «стариков»: слишком крикливы и непатриотичны. Теперь на смену уходящим «старикам» подоспели молодые силы и так же бычились на шестидесятников: слишком патриотичны — потому им все и сходит с рук.

Понять происходившее в те годы невозможно без контекста. А нервные события тех лет отчетливо вели к черте: весь мир осознавал, что прогнил, нуждается в починке и перелицовке. Мир будто проснулся ненадолго — и обезумел оттого, что ни Восток, ни Запад, оказывается, не в состоянии предложить приемлемую для всего человечества модель справедливости.

Такого момента не было прежде, не будет после — в этом смысле 1968 год действительно ключевой. Потом, когда-то там, все обернется пшиком, человечество уснет под сладкий лепет мандолин товарно-денежного счастья. Но кто же мог про это знать тогда?

Сумасшедшая хроника 1968 года. Кривое зеркало времени осыпалось осколками. Соберем уцелевшее. Без этого не понять — что же происходило на самом деле в мире и в головах.

16 марта 1968 года — 504 мирных жителя, в том числе 173 ребенка и 183 женщины сожжены напалмом заживо и расстреляны морскими пехотинцами США во вьетнамской деревушке Сонгми. Рядовая операция — просто о ней случайно узнал мир полтора года спустя. («Люблю запах напалма поутру, это запах победы», — скажет подполковник Килгор в фильме Копполы 1979 года «Апокалипсис сегодня»).

Апрель 1968 года — 46 человек убиты и две с половиной тысячи ранено в США при подавлении беспорядков, вспыхнувших после убийства 4 апреля в американском Мемфисе борца за права чернокожих Мартина Лютера Кинга. В Вашингтоне сожжено 1200 зданий, 70 тысяч солдат брошено на разгон демонстрантов. Пять зданий Колумбийского университета неделю удерживает тысяча протестующих студентов. Массовые аресты.

Май 1968 года — 32 человека тяжело ранены, всего раненых 367, арестованных 460 только за один день 10 мая в Париже. Известно о пятерых убитых за два месяца. По официальной статистике, жертв в ходе боев на баррикадах не было вообще. Студенческие волнения начались 2 мая, к концу месяца бастующих во Франции было 10 миллионов человек.

5 июня 1968 года — застрелен американский сенатор Роберт Кеннеди, вступивший в президентскую гонку, — что очень важно, с антивоенными лозунгами. Убийцей назван некий Сирхан Бишара Сирхан, дело, однако, как и в случае с убийством Джона Кеннеди, так и осталось загадкой века.

Август 1968 года — 72 человека погибли, 266 тяжело ранены в ходе операции «Дунай», когда на территорию Чехословакии вошли войска Советского Союза и других соцстран, участниц Варшавского договора. Формальный повод для ввода войск — призыв чешских партийцев, выступавших против попыток руководства страны либерализовать социалистическую систему.

Август 1968 года — около 500 демонстрантов ранено, 101 — тяжело, 152 полицейских пострадали в Чикаго только 28 августа. Волна протестов прокатилась после убийства полицейскими однофамильца президента США, семнадцатилетнего черного Дина Джонсона.

2 октября 1968 года — около 300 бастующих студентов, по данным правозащитников (официально 30), убито за десять дней до начала Олимпийских игр в Мехико.

После ввода советских войск в Прагу американский президент даже участливо побеседовал по телефону с генсеком Леонидом Брежневым. Понятно, «-измы» разные, идеологии. Понятно, оба озабочены происходящим в мире. Но оба были в данный исторический момент заинтересованы лишь в том, чтоб один другому не мешал разгребать наведенную демократию. Миропорядок есть миропорядок.

Главная странность 1968 года: кругом бедлам и баррикады — но бунтовщики не рвутся к власти. В сценариях этот вопрос отсутствует. Все, будто сговорившись, просто хотят чего-то хорошего.

В Чехословакии бунтовщики хотят того же социализма, но улучшенного, с симпатичным лицом. В Мексике студенты — против нарушения «университетской автономии». В Америке — настаивают, чтобы негров переименовали в афроамеркианцев и не тыкали в них пальцем. Ну а что за лозунг — «Сдохни Линдон Джонсон!»? Какой в нем смысл — кроме сценографического? А лозунги бунтовщиков во Франции? «Поэзию на улицы!»; «Пролетарии всех стран, совокупляйтесь!»; «Вся власть — воображению!». И вот же — власть в Париже лежала в коллапсе на блюдечке, а Советский Союз против всякой логики, телеграфирует французским коммунистам, чтобы даже не дергались. Как так? Сплошные нестыковки. Сплошные спектакли.

Катаклизмы 1968 года назовут сугубо мировоззренческими. Проблемы были с головами. Сверхдержавы, перемигиваясь, обустраивали декорации для своих спектаклей. В конце концов — важно не то, чья постановка содержательней. Важно, за кого проголосует зритель. А зритель, как покажет время, выберет театр той сверхдержавы, у которой афиши ярче, билеты дешевле, да и стулья помягче.

Да, но какое отношение эти общественные бури, брожения в умах эпохи имеют к Вознесенскому? Самое прямое. Пульс эпохи был его пульсом. Нерв эпохи был его нервом. Даже нелепицы эпохи — и те были его нелепицами.

Год 1968-й, как принято считать, — рубеж. За ним битловскую «любовь» — «makе love not war», «твори любовь, а не войну» — начнет теснить всемирная опустошенность. И «злоба» — когда кончается любовь, чаще всего приходит злоба.

Но Вознесенского по-прежнему любили — и сам поэт оставался искренним, в какие бы водовороты ни бросался. В нем слово «любовь» останется ключевым.

источник

Лживое мироустройство вредно для здоровья. В 1968 году весь мир нуждался в толковых докторах. С сентября работникам вредных производств в СССР стали бесплатно выдавать молоко. Не помогало.

Такая каша заварилась, такая смутность разлилась в мозгах. Причем сразу всюду. Год шестьдесят восьмой лопнул, как аппендикс. Миру грозил перитонит, мир лихорадочно пытался сообразить, куда он катится. Поэтов несло в разные стороны.

Но сначала — о том, что было накануне 1968-го.

На двухсотом представлении спектакля «Антимиры», 2 июля 1967 года, Таганка услышала новые стихи Вознесенского: «Нам, как аппендицит, / поудаляли стыд. / Бесстыдство наш удел. / Мы попираем смерть. / Но кто из нас краснел? / Забыли, как краснеть!»

О чем были стихи, понятно. О лжи и лицемерии повседневности. Поэт и себя не милует: «Как стыдно, мы молчим. / Как минимум — схохмим. / Мне стыдно писанин, / написанных самим!» И к легко узнаваемому «королю страны» беспощаден. К тому самому, который «мучительно заколебался, прежде чем снять туфлю на трибуне заседания».

А перед кем стыдно-то? Перед «стыдливой красой / хрустальнейшей страны, / застенчивым укором / застенчивых лугов, / застенчивой дрожью / застенчивейших рощ».

В опубликованной позже версии стихотворения абстрактного «короля» заменит конкретный «премьер страны», а «трибуну заседания» — «трибуна ООН». Зато исчезнут строки о цензуре в Греции, где «все газеты стали похожи одна на другую». Это выглядело чистым издевательством, потому что у нас-то газеты и цензоры тоже шли согласным строем.

Любопытно еще: исчезли строки про Вьетнам, которым «играют, как фишкой». И про «интеллигенцию», повинную в том, что читает западника Герцена, «для порки заголясь». Возможно, и это убрала цензура. Но вычеркнуть двусмысленные строки позже мог и сам поэт. И тут-то стоит сделать пометочку: в противовес цензуре гласной в эти годы крепла и негласная цензура вольнодумного диссидентства. Придрался цензор государственный — это становилось для литераторов знаком доблести: опальные строки бежали по рукам, читались на ура в любых аудиториях, и слава смелого автора забегала вперед паровоза. Иное дело — если вдруг с какой-нибудь двусмысленностью попасть под лошадь цензуры «либеральной»: тут уж автор истреблялся без остатка, тут ему — не отвертеться от язвительных приговоров, баек и молвы…

А тогда уже, пусть вялый, но звоночек прозвенел. «Смерть Евтушенко и Вознесенскому!» (внизу, как сообщили очевидцы, было приписано: «и Ахмадулиной») — с таким плакатом еще в 1964 году на каком-то студенческом вечере выглянуло из тени «Самое Молодое Общество Гениев», поэтический СМОГ. Одни из тех, кого потом назовут «семидесятниками» — чтобы как-то идентифицировать. Шестидесятникам явно напомнили, что они подкатываются к рубежам своих сорокалетий. Прежде они раздражали «стариков»: слишком крикливы и непатриотичны. Теперь на смену уходящим «старикам» подоспели молодые силы, и так же бычились на шестидесятников: слишком патриотичны — потому им всё и сходит с рук.

Понять происходившее в те годы невозможно без контекста. А нервные события тех лет отчетливо вели к черте: весь мир осознавал, что прогнил, нуждается в починке и перелицовке. Мир будто проснулся ненадолго — и обезумел от того, что ни Восток, ни Запад, оказывается, не в состоянии предложить приемлемую для всего человечества модель справедливости.

Такого момента не было прежде, не будет после — в этом смысле 1968 год действительно ключевой. Потом, когда-то там, все обернется пшиком, человечество уснет под сладкий лепет мандолин глобального товарно-денежного счастья. Но кто же мог про это знать тогда?

В 1967 году Вознесенский успешно выступил в нью-йоркском Таун-холле. Поэтический триумф не обошелся без шумных последствий. Вот что об этом напишет сам поэт в очерке «Сюр»:

«Открывая мой вечер, Роберт Лоуэлл так определил мой генезис (возмутитесь, читатель, нескромностью лестной цитаты, но поработаем, так сказать, в жанре Дали. Всегда ведь приятно вместо обычной ругани процитировать что-то ласковое, да и поддразнить доброжелателей): „Вознесенский пришел к нам с беспечной легкостью 20-х и Аполлинера. Сюрреализм сочится через его пальцы. Это прежде всего первоклассный мастер, который сохраняет героическую выдержку и вдохновение быть и оставаться самим собой“… Дальше шли еще более немыслимые комплименты. Понятно, у меня поехала крыша от кайфа, я был абсолютно согласен со столь скромной характеристикой моего выдающегося творчества. Но дальше. Великий американский поэт, оглядев зал из-под замутненных очков, брякнул: „Он, как и всякий поэт, против правительства. Наши обе страны имеют сейчас самые отвратительные правительства“…

После вечера мне предложили опровергнуть это. Хотя бы во второй половине — о советском правительстве. Я отказался. И пошло-поехало. Да тут еще „Нью-Йорк таймс“ вынесла шапкой этот эпизод на первую полосу. Кончилось постановлением Секретариата, осуждающим меня, и закрытием выездной визы. Сейчас это кажется параноидальным сном. Чур меня, сюр!»

Точку зрения Лоуэлла — о равной ответственности всех лживых правительств перед человечеством — тогда разделяли многие и в самой Америке. Возразил Лоуэллу Джон Апдайк: мол, у всех свои грехи, но критиковать американское правительство нечего, «наша мышеловка все же сделана лучше советской». Так рассуждали и до Апдайка. Писатель-фантаст Роберт Хайнлайн в конце пятидесятых не раз приезжал в полюбившийся СССР — ровно до тех пор, пока в 1960 году в небе над Уралом не был сбит самолет летчика Пауэрса: шпион не шпион, нарушил не нарушил, а своя мышеловка ближе к телу. Логика Апдайка — в том же духе: дружба дружбой, а мышеловки врозь.

Не стоит, написал Апдайк, и Вознесенскому очень уж полагаться на американскую интеллигенцию. Штатовским либералам, уверял Апдайк, хорошо все, что плохо Америке. Тут читатель может подумать: совсем, как у нас… И действительно, автор «Иствикских ведьм», «Кентавра» и «Кроликов» уже побывал в Советском Союзе, убедился в том, что здешняя интеллигенция примерно так же рассуждает о своей стране — при этом страшно воодушевляется всем американским. Это лишь укрепило его в мысли о мышеловках: американская все же не топором рублена, а отточена так, чтобы не создавать обывателям бытовых неудобств и не стеснять в передвижениях. Там чудеса, там джинсы бродят.

Джинсы! Леви-Строс! Вранглер! Свобода! О незабвенный гипноз советского человека! Поэт Анатолий Найман будет доказывать кому-то много лет спустя, что это он, он, — о, счастливчик! — первым щеголял по Невскому проспекту в первых джинсах, и были те джинсы белыми.

Это все приметил Апдайк еще в 1964 году в Москве.

Но завиднее всего ему было видеть, как самозабвенно русские читатели обожают своих, русских поэтов: «Мы вместе с Евгением Евтушенко и Андреем Вознесенским вышли на сцену, и аудитория разразилась аплодисментами, потому что Евтушенко и Вознесенский были поэтами, а я был американцем. Поэзия и Америка тогда воплощали свободу для людей, у которых свободы было недостаточно. Помню, я был в восторге, что мне так бурно аплодируют, хотя я понимал, что аплодируют не мне. В Соединенных Штатах ничего подобного не происходило».

источник

Главная премьера сезона оказалась обычным «мылом» с необычными героями

В далекие 80-е, когда страна отмечала «пятилетку пышных похорон», был популярен анекдот про Леонида Ильича, распекающего своих престарелых соратников по Политбюро после очередной траурной церемонии: «Безобразие, товарищи! Когда заиграла музыка, лишь один товарищ Пельше догадался пригласить вдову на танец».

А в программе «Сегодня вечером» только «товарищ Малахов» догадался… показать вдове именно тот фрагмент сериала, где ее как бы муж предается страсти (и отнюдь не таинственной) с любовницей-актрисой. Так и сказал с доброй улыбкой: «Давайте еще раз посмотрим, как это было».

Сразу по окончании последней серии фильма «Таинственная страсть» участники съемочной группы собрались в шоу Андрея Малахова, чтобы обсудить, а на самом деле отметить его безусловный успех. Сам себя не похвалишь — глядишь, и никто не похвалит. Давайте говорить друг другу комплименты? А давайте! Продюсер, режиссер, артисты принимали поздравления и делились впечатлениями от проделанной работы. Все они не скрывали удовольствия от результата, а также от прикосновения к ТАКОМУ материалу и ТАКИМ судьбам. Как сказал Филипп Янковский, сыгравший в сериале роль Яна Тушинского (он же Евгений Евтушенко): «Огромное счастье играть людей с высокой душевной организацией».

Но тут пришла вдова Андрея Вознесенского Зоя Богуславская и все испортила. «Какие у вас впечатления от сериала?» — бодро поинтересовался Малахов. «Ой, беда прям», — не в силах скрыть огорчение, вздохнула Богуславская. «В чем авторы ошиблись?» — чуть занервничал ведущий. «Они были единомышленниками, но никогда не ходили все вместе, гурьбой. Они мало знали про романы друг друга, они были скрытные. Когда я спросила у Аксенова, что он имел в виду под «таинственной страстью», он ответил: «Страсть к написанию романа». «А как вам актриса, которая сыграла Софку, то есть вас?» «Она милая женщина, способная актриса, поставленная в довольно тяжелые рамки», — ушла от прямого ответа интеллигентная Зоя Борисовна. И вот тогда-то изобретательный Малахов и предложил еще раз полюбоваться той любовной сценой. А если б она возмутилась и потребовала не порочить светлую память поэта, ей бы возразили, что это не Андрей Вознесенский, а персонаж фильма по имени Антон Андреотис кувыркается в постели с любовницей, жарко шепча ей на ухо как бы собственные стихи.

Именно так отвечают создатели сериала на претензии к ним Евгения Евтушенко, пригрозившего подать в суд за клевету: никогда он не подписывал письмо против Пастернака и не уговаривал подписать его Беллу Ахмадулину (Нэлку Аххо), как это показано в фильме. «Да, — соглашаются творцы. — Евтушенко не подписывал. Но это не он, а Ян Тушинский». Собирательный образ. Художественный вымысел.

При этом в студии фотографии актеров, сыгравших героев, соседствуют с фотографиями прототипов (чтоб уж точно все усвоили, кто есть кто), а в самом фильме актер Леонид Кулагин, выступающий от имени Василия Аксенова, автора романа «Таинственная страсть», разъясняет для совсем уж непонятливых, кто конкретно выведен под тем или иным псевдонимом. Да и актеров подбирали и гримировали так, чтобы достичь максимального внешнего сходства с прототипами.

Оно и получилось именно внешним. Артист, играющий Роберта Эра (Рождественского), «оснащен» родинками на лице и характерным для поэта заиканием. Ян Тушинский пижонит, как Евтушенко, в экстравагантной одежде. Антон Андреотис щеголяет в шейных платочках и каждую секунду завывает стихи Андрея Вознесенского в манере, имитирующей манеру реального поэта. Кукуш Октава, загримированный под Булата Окуджаву, и вовсе поет голосом настоящего Окуджавы, вызывая зрительскую оторопь.

Смешав героев и прототипов, художественный вымысел и правду, создатели сериала мало того что уничтожили игровой элемент, который есть в романе Аксенова, где читателям предлагалось самим угадывать, кто скрывается за тем или иным псевдонимом. Они, создатели, еще и предельно упростили драматическую историю жизни своих героев, превратив свое произведение «по мотивам романа» в привычное сериальное «мыло» со всеми его родовыми признаками: ходульными ситуациями, картонными персонажами, страстями и невыносимой порой пошлостью. Невыносимой еще и потому, что реальные люди, которых представляют артисты, были не ангелами, конечно, и ничто человеческое не было им чуждо, но пошляками их уж точно назвать никак нельзя.

Понять же из фильма, почему все эти безбашенные ребята с их бесконечными романами, походами налево и пьянками-гулянками стали кумирами не одного поколения, тем более невозможно, хотя стихи и рождаются у зрителя как будто на глазах. Вот все герои, узнав о вторжении советских войск в Чехословакию и отослав телеграмму протеста Брежневу в Кремль, расходятся в разные стороны страдать в одиночестве. Кукуш, сидя на балконе своего коктебельского номера и глядя со слезами на глазах на фрукты, лежащие перед ним на столе, рождает строчки знаменитой песни: «Виноградную косточку в теплую землю зарою». Антон Андреотис мечется на фоне моря и, хватаясь за голову, бормочет: «Нам, как аппендицит, поудаляли стыд». А Нэлка Аххо, макая перо в красные чернила (. ), пишет, словно кровью: «По улице моей который год/звучат шаги — мои друзья уходят».

А про что кино-то? Трудно сказать. Жили-были молодые люди. Все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Или прозаики. Или артисты. Ни дня друг без друга — и в горе, и в радости. Ни дня без строчки. Ни дня без большой любви или, на худой конец, мимолетной интрижки. ЦДЛ, шампанское, драки на почве ревности и дружеские попойки по случаю примирения. Иногда как иллюстрация живой связи с народом — творческие встречи с этим самым народом: то прямо на стройке, то в коровнике, то в воинской части, где народ, оторвавшись от созидательного труда, благоговейно внимает их стихам и просветляется лицами от соприкосновения с высоким. А дышать-то нашим героям все труднее. Но не потому что они курят одну за другой и живут в папиросном дыму. А потому что «оттепель» на исходе. Мрак сгущается. И Коктебель уже не спасает от душевной тяжести и тоски. И хороший кагэбэшник, опекавший и защищавший творцов, внезапно уходит в мир иной. И от судеб защиты нет…

Такие вот страсти-мордасти. Как раз в духе малаховских программ, всегда охочих до «клубнички» из жизни замечательных людей.

источник