Стихи горло в ангине за окнами падает снег

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег… «

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.

Я с детства ненавидел хорА. Шепеленко Я с детства ненавидел хор — согласный строй певцов. И согласованный напор отлаженных гребцов. И общность наклоненных спин. И общий водопой. Живу один. Дышу один. Плачу одной судьбой.

Бегу все быстрее от детстваБегу все быстрее от детства, Мне некуда, некуда деться — Горят за спиною мосты — Ни вправо, ни влево, ни ниже, Огонь полыхает все ближе, И нет под руками воды.

БессонницаДо края земли солнце краем дотронется, — И окна малиновым вспыхнут огнем! И выйдет терзать мою душу бессонница Из черной пещеры, где пряталась днем. Душа скорбит и молится У бездны.

Футбол моего детстваПоселковое смуглое лето. Над поляной резиновый мяч. …Я проспал передачу, а эта — была лучшею из передач! Даже слезы в глазах от досады! Но, кляня виновато жару, знаю я, что.

Когда в кругу убийственных заботКогда в кругу убийственных забот Нам все мерзит — и жизнь, как камней груда, Лежит на нас,- вдруг, знает бог откуда, Нам на душу отрадное дохнет, Минувшим нас обвеет и.

Стихи о любвиЗа тонкой стеной замирала рояль, Шумели слышней и слышней разговоры,- Ко мне ты вошла, хороша, как печаль, Вошла, подняла утомленные взоры… За тонкой стеной зарыдала рояль. Я понял без слов.

Из В. Гюго («Есть существа, которые от детства…»)Есть существа, которые от детства Мечты свои, надежды и желанья Кидают на ветер. Ничтожный случай Владеет их судьбой. Они стремятся, Куда глаза глядят, не думая о цели, От истины не.

Я все плачу — я все плачуЯ все плачу — я все плачу — плачу за каждый шаг. Но вдруг — бывает!- я хочу пожить денек за так. И жизнь навстречу мне идет, подарки дарит мне.

Смеялись люди за стенойЕ. Ласкиной Смеялись люди за стеной, а я глядел на эту стену с душой, как с девочкой больной в руках, пустевших постепенно. Смеялись люди за стеной. Они как будто издевались.

Воспоминания детства1. Рассвет Мне детство предстает, как в утреннем тумане Долина мирная. Под дымчатый покров, Сливаясь, прячутся среди прохлады Леса зеленые и линии холмов, А утро юное бросает в ликованье Сквозь.

Друг детстваСегодня вспомнил я, что друга позабыл, Который в детстве мне других дороже был. Он был честней меня, смелее и умней, Он в трудные часы был совестью моей. Бывало — с.

Среди печали и утехСреди печали и утех, Наверно, что-то я не видел. Прошу прощения у тех, Кого нечаянно обидел. Когда бы это ни случилось — Вчера лишь… Иль давным-давно Ушла обида иль забылась.

Житейская иерархияСтрого различаем мы с давнишних пор: Маленький воришка или крупный вор. Маленький воришка — пища для сатир, Крупный вор — наверно, где-нибудь кассир; Маленького вора гонят со двора, Крупного сажают.

С детства приученная к оплеухамС детства приученная к оплеухам, В жизни с раздробленным мелко ядром Целое я собирала по крохам, — Трогала море глазом и ухом, Трогала небо нюхом и вздохом, Трогала землю пяткой.

Я с детства был в душе морякЯ с детства был в душе моряк, Мне снились мачта и маяк, Родня решила: «он маньяк, Но жизнь мечты его остудит.» Мне дед сказал: «Да будет так!» Мне дед сказал.

источник

Ах, наверное, Анна Андревна,
Вы вовсе не правы.
Не из сора родятся стихи,
А из горькой отравы,
А из горькой и жгучей,
Которая корчит и травит.
И погубит.
И только травинку
Для строчки оставит.

***
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.

И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.

Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.

Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.

Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.

Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.

И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.

И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,-

Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.

О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,

И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься.

Let’s go to this town,
The long-forgotten places.
We’ll leave at luggage office
Past years, as suitcases.

Let’s store the years safely,
Not us — we’re past the storing.
We’ll feel a bit of sadness
In coolness of the morning.

The fall’s already ripened
As plums with bluish glow.
A bird’s and clouds’ flying
Are leisurely and slow.

The trees are standing naked
And ready — snow’s near.
And so large and spacious
Is autumn hemisphere.

And what was vague and rippled
And loose and rather messy
Cold fastens by its spittle
As swallows do when nesting.

So it has come — November.
It’s huge, and crisp and clear.
It seems — the town’s desert,
Since people disappear

From sight. It seems — they’re foreign
Among all empty gardens,
Tree tops and nests and crows
And vast of sky above us.

Oh, how long it took me
To see it plain and distinct —
What for my blood is running,
What for I am existing,

That I was wrong when, sometimes,
I passions kept at bay.
That there is no safe play.
That there is no safe play.

Не люблю я «Старый замок» — кисловатое винцо.
А люблю я старых Зямок, их походку и лицо.
«Старый замок» — где в нем крепость?
Градусов до десяти.
Старый Зямка — это крепость,
Зямок! — мать его ети.

Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом
от тебя
останется —
Не горшок, не гудок, не подкова,-
Может, слово, может, полслова —
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
который — душа.

Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.

Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!

Я написал стихи о нелюбви.
И ты меня немедля разлюбила.
Неужто есть в стихах такая сила,
Что разгоняет в море корабли?

Неужто без руля и без ветрил
Мы будем врозь блуждать по морю ночью?
Не верь тому, что я наговорил,
И я тебе иное напророчу.

Пройти вдоль нашего квартала,
Где из тяжелого металла
Излиты снежные кусты,
Как при рождественском гаданье.
Зачем печаль? Зачем страданье?
Когда так много красоты!

Но внешний мир — он так же хрупок,
Как мир души. И стоит лишь
Невольный совершить проступок:
Встряхни — и ветку оголишь.

Зима. И вдруг — комар. Он объявился в доме,
Звенит себе, поёт, как летнею порой.
Откуда ты, комар? Как уцелел в разгроме?
Ты жив ещё, комар? Ты — истинный герой!

А на дворе метель. И ночь зимы ненастной.
В окне сплошная темь. В стекло гремят ветра.
А здесь поёт комар — уже он безопасный.
И можно уважать упорство комара.

Он с лета присмотрел укромное местечко.
И вот теперь гудит, как малый вертолёт.
Слились в единый хор метель, и он, и печка.
Не бейте комара! Пускай себе поёт!

А может быть, придут дни поздних сожалений,
И мы сообразим, что в равновесье сил —
Ветров и облаков, животных и растений —
Он жил совсем не зря и пользу приносил.

И будет славен он, зловредный сын болота,
И в Красной книге как редчайший зверь храним,
И будет на него запрещена охота,
И станет браконьер охотиться за ним.

Гудит, поёт комар, ликует напоследок,
Он уцелел в щели и рассказал о том.
Не бейте комара хотя б за то, что редок.
А польза или вред узнаются потом.

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слёзы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я — маленький, глупый, больной.

И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах.
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.

И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.

Не смей, не смей из глуби доставать
Все то, что там скопилось и окрепло!
Пускай хранится глухо, немо, слепо,
Пускай! А если вырвется из склепа,
Я предпочел бы не существовать,
Не быть.

Все реже думаю о том,
Кому понравлюсь, как понравлюсь.
Все чаще думаю о том,
Куда пойду, куда направлюсь.

Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?

Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?

Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?

И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!

Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!

Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.

Лет через пять, коли дано дожить,
Я буду уж никто: бессилен, слеп.
И станет изо рта вываливаться хлеб,
И кто-нибудь мне застегнет пальто.

Неряшлив, раздражителен, обидчив,
Уж не отец, не муж и не добытчик.
Порой одну строфу пролепечу,
Но записать ее не захочу.

Смерть не ужасна — в ней есть высота,
Недопущение кощунства.
Ужасна в нас несоразмерность чувства
И зависть к молодости — нечиста.

Не дай дожить, испепели мне силы.
Позволь, чтоб сам себе глаза закрыл.
Чтоб, заглянув за край моей могилы,
Не думали: «Он нас освободил».

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег. «

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку.

А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось.

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые.
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!

Приходили ко мне советчики
И советовали, как мне быть.
Но не звал я к себе советчиков
И не спрашивал, как мне быть.

Тот советовал мне уехать,
Тот советовал мне остаться,
Тот советовал мне влюбиться,
Тот советовал мне расстаться.

А глаза у них были круглые,
Совершенно как у лещей.
И шатались они по комнатам,
Перетрогали сто вещей:

Лезли в стол, открывали ящики,
В кухне лопали со сковород.
Ах уж эти мне душеприказчики,
Что за странный они народ!

Лупоглазые, словно лещики,
Собирались они гурьбой,
И советовали мне советчики,
И советовались между собой.

Ах вы, лещики, мои рыбочки,
Вы, пескарики-головли!
Ах спасибо вам, ах спасибочки,
Вы мне здорово помогли!

Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил.
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:
Мы в тот день ходили на заданье
И потом в блиндаж залезли спать.
А старик Державин, думая о смерти,
Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!
Некому и лиру передать!»

А ему советовали: «Некому?
Лучше б передали лиру некоему
Малому способному. А эти,
Может, все убиты наповал!»
Но старик Державин воровато
Руки прятал в рукава халата,
Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.
Что-то молча про себя загадывал.
(Все занятье — по его годам!)
По ночам бродил в своей мурмолочке,
Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!
Пусть пылится лучше. Не отдам!»
Был старик Державин льстец и скаред,
И в чинах, но разумом велик.
Знал, что лиры запросто не дарят.
Вот какой Державин был старик!

Музыка, закрученная туго
в иссиня-черные пластинки, —
так закручивают черные косы
в пучок мексиканки и кубинки, —
музыка, закрученная туго,
отливающая крылом вороньим, —
тупо-тупо подыгрывает туба
расхлябанным пунктирам контрабаса.
Это значит — можно все, что можно,
это значит — очень осторожно
расплетается жесткий и черный
конский волос, канифолью тертый.
Это значит — в визге канифоли
приближающаяся поневоле,
обнимаемая против воли,
понукаемая еле-еле
в папиросном дыме, в алкоголе
желтом, выпученном и прозрачном,
движется она, припав к плечу чужому,
отчужденно и ненапряженно,
осчастливленная высшим даром
и уже печальная навеки.
Музыка, закрученная туго,
отделяющая друг от друга.

Странно стариться,
Очень странно.
Недоступно то, что желанно.
Но зато бесплотное весомо —
Мысль, любовь и дальний отзвук грома.
Тяжелы, как медные монеты,
Слезы, дождь. Не в тишине, а в звоне
Чьи-то судьбы сквозь меня продеты.
Тяжела ладонь на ладони.
Даже эта легкая ладошка
Ношей кажется мне непосильной.
Непосильной,
Даже для двужильной,
Суетной судьбы моей. Вот эта,
В синих детских жилках у запястья,
Легче крылышка, легче пряжи,
Эта легкая ладошка даже
Давит, давит, словно колокольня.
Раздавила руки, губы, сердце,
Маленькая, словно птичье тельце.

Ну вот, сыночек, спать пора,
Вокруг деревья потемнели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Закрой глаза. Вверху луна,
Как рог на свадьбе кахетинца.
Кричит, кричит ночная птица
До помрачения ума.

Усни скорее. Тополя
От ветра горько заскрипели.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.
Все засыпает. Из-под век
Взирают тусклые болотца.
Закуривает и смеется
Во тьме прохожий человек.

Березы, словно купола,
Видны в потемках еле-еле.
Черней вороньего пера
Ночное оперенье ели.

Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.

Сначала только пальцем
Покатывало гальку
И плотно, словно панцирь,
Полнеба облегало.
Потом луна в барашках
Сверкала белым кварцем.
Потом пошло качаться.
И наконец взыграло.

Когда взыграло море,
Душа возликовала,
Душа возликовала
И неба захотела.
И захотела ветра,
И грома, и обвала.
А чем она владела —
Того ей было мало.

У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,
Как теплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.

И всех, кого любил,
Я разлюбить уже не в силах!
А легкая любовь
Вдруг тяжелеет
И опускается на дно.

И там, на дне души, загустевает,
Как в погребе зарытое вино.

В первую неделю
Остекленели
Глаза воды.
Во вторую неделю
Закоченели
Плечи земли.
В третью неделю
Загудели
Метели
Зимы.

В первую неделю
Я духом пал.
Во вторую неделю
Я чуда ждал.
А в третью неделю,
Как снег упал,
Хорошо мне стало,
Зима настала.

Так бы длинно думать,
Как гуси летят.
Так бы длинно верить,
Как листья шелестят.
Так бы длинно любить,
Как реки текут.
Руки так заломить,
Как рябиновый куст.

Получил письмо издалека,
Гордое, безумное и женское.
Но пока оно свершало шествие,
Между нами пролегли века.

Выросли деревья, смолкли речи,
Отгремели времена.
Но опять прошу я издалече:
Анна! Защити меня!

Реки утекли, умчались птицы,
Заросли дороги. Свет погас.
Но тебе порой мой голос снится:
Анна! Защити обоих нас!

Была туманная луна,
И были нежные березы.
О март-апрель, какие слезы!
Во сне какие имена!

Туман весны, туман страстей,
Рассудка тайные угрозы.
О март-апрель, какие слезы —
Спросонья, словно у детей.

Как корочку, хрустящий след
Жуют рассветные морозы.
О март-апрель, какие слезы —
Причины и названья нет!

Вдали, за гранью голубой,
Гудят в тумане тепловозы.
О март-апрель, какие слезы!
О чем ты плачешь? Что с тобой?

Помню — папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы.
И извозчик — лихой, завитой.
Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.

А в Москве — допотопный трамвай,
Где прицепом старинная конка.
А над Екатерининским — грай.
Все впечаталось в память ребенка.

Помню — мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем.

А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом — купола, купола.
И мы едем, всё едем куда-то.

Звонко цокает кованый конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий,

Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда, —
Всё мы едем и едем куда-то.

Прекрасно рисует Мария,
Особенно белку и лиса,
Особенно птицу и рыбу,
Особенно листья и лица.
Хотел бы и я поселиться
В том маленьком мире Марии,
Где славные звери такие,
Такие хорошие листья,
Такие хорошие лица!

Полночь под Иван-Купала.
Фронта дальние костры.
Очень рано рассветало.
В хате жили две сестры.

Младшая была красотка,
С ней бы было веселей,
Старшая глядела кротко,
Оттого была милей.

Диким клевером и мятой
Пахнул сонный сеновал.
На траве, еще не мятой,
Я ее поцеловал.

И потом глядел счастливый,
Как светлели небеса,
Рядом с этой некрасивой, —
Только губы и глаза.

Только слово: «До свиданья!» —
С легкой грустью произнес.
И короткое рыданье
С легкой грустью перенес.

И пошел, куда не зная,
С автоматом у плеча,
«Белоруссия родная. » —
Громким голосом крича.

Вдруг странный стих во мне родится,
Я не могу его поймать.
Какие-то слова и лица.
И время тает или длится.
Нет! Невозможно научиться
Себя и ближних понимать!

Надо себя сжечь
И превратиться в речь.

Сжечь себя дотла,
Чтоб только речь жгла.

Чем более живу, тем более беспечной
Мне кажется луна и время быстротечней,
Томительнее страсть, острее боль обид,
Понятнее поэт Мартынов Леонид.

А больше ничего я здесь не понимаю,
Хоть вслушиваюсь в даль и целый день внимаю,
И всматриваюсь в шум, и слышу свет и тень,
И вижу звук и гул, и слепну каждый день.

И вот однажды ночью
Я вышел. Пело море.
Деревья тоже пели.
Я шел без всякой цели.
Каким-то тайным звуком
Я был в ту пору позван.
И к облакам и звездам
Я шел без всякой цели.
Я слышал, как кипели
В садах большие липы.
Я шел без всякой цели
Вдоль луга и вдоль моря.
Я шел без всякой цели,
И мне казались странны
Текучие туманы.
И спали карусели.
Я шел без всякой цели
Вдоль детских развлечений —
Качелей, каруселей,
Вдоль луга и вдоль моря,
Я шел в толпе видений,
Я шел без всякой цели.

Поэзия должна быть странной,
Шальной, бессмысленной, туманной
И вместе ясной, как стекло,
И всем понятной, как тепло.

Как ключевая влага, чистой
И, словно дерево, ветвистой,
На всё похожей, всем сродни.
И краткой, словно наши дни.

Бой вспоминается потом.
В тылу. На госпитальной койке.
Ночами часто будит стон
Тяжелораненого Кольки.

Прокручивается кино
На простыне, как на экране.
Обстрел. Команда заодно
С обрывком энергичной брани.

Все возвращается — деталь,
Неподходящая экрану,
Как комсомольский секретарь
Кишки запихивает в рану.

Азарт. Бросок.»Стреляй же, бля!»
«Ура!» звучащее не густо.
Нет, это не годится для
Документального искусства.

Но утренний приход сестриц
Пригоден для кинокартины,
Особенно насчет ресниц
Сестрицы Вали-Валентины.

Ее не тронь! Словцом хотя б!
И не допустят матерщины
Не больно верящие в баб
Гвардейцы Вали-Валентины.

О ней возможен разговор
Возвышенный, почти стихами.
Тяжелораненый сапер
О ней во сне скрипит зубами.

А этот госпитальный быт!
О чем еще мечтать пехоте!
Лежишь на чистой койке. Сыт.
И вроде с Родиной в расчете.

Да, было. А теперь печет:
Иные раны, карантины.
И с Родиной иной расчет.
И нету Вали-Валентины.

Стояли они у картины:
Саврасов. «Грачи прилетели».
Там было простое, родное.
Никак уходить не хотели.

Случайно разговорились,
Поскольку случилась причина.
— Саврасов. «Грачи прилетели» —
Хорошая это картина.

Мужчина был плохо одетый.
Видать, одинокий. Из пьющих.
Она — из не больно красивых
И личного счастья не ждущих.

Ее проводил он до дома.
На улице было морозно.
Она бы его пригласила,
Но в комнате хаос и поздно.

Он сам напросился к ней в гости
Во вторник на чашечку чая.
— У нас с вами общие вкусы
В картинах, как я замечаю.

Два дня она драила, терла
Свой угол для скромного пира.
Пошла, на последние деньги
Сиреневый тортик купила.

Под вечер осталось одеться,
А также открытку повесить —
«Грачи прилетели». Оделась.
Семь, восемь. И девять. И десять.

Семь, восемь, и девять, и десять.
Поглядывала из-за шторки.
Всплакнула. И полюбовалась
Коричневой розой на торте.

Себя она не пожалела.
А про неудавшийся ужин
Подумала: «Бедненький тортик,
Ведь вот никому ты не нужен.

Наверно, забыл. Или занят.
Известное дело — мужчина.
А все же «Грачи прилетели»
Хорошая очень картина».

Рученьки мои устали,
Ноженьки мои устали,
Голова моя устала,
Сердце ноет от печали.

Песенка моя забылась,
Лесенка моя сломалась,
Душенька моя замерзла,
Сам не знаю, что осталось.

——-
Источник: Д. Самойлов. Стихотворения. (Сер. «Новая библиотека поэта».) СПб.: 2006.
Посвящения: «Память». Е.Л. — Евгении Ласкиной. «Марии». М.К. — Марии Кросс. «Полночь под Иван-Купала. » Л.Ч. — Лидии Чуковской.

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег. «

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.

После регистрации Вы сможете:

Публиковать стихи — реализовать свой талант!
Создавать избранные коллекции авторов и стихов!
Общаться с единомышленниками!
Писать отзывы, участвовать в поэтических дуэлях и конкурсах!

Я — маленький, горло в ангине.

Дремотно жужжит за стеной.

И плачу над бренностью мира

Я, маленький, глупый, больной.

Если вы сомневаетесь в правильности ответов или ответ отсутствует на вопрос «Как вы понимаете этот стих? Я — маленький, горло в ангине. За окнами падает снег. И папа поет мне: «Как ныне Сбирается . » по предмету Литература, то попробуйте воспользоваться умным поиском на сайте и найти ответы на похожие вопросы.

Моя Родина — Республика Узбекистан. Площадь её территории 448 900 квадратных километров. По состоянию на 2015 год численность её населения составляет 30 млн 622 тысячи человек. В результате созидательной работы, проводимой в стране, улучшаются условия жизни в кишлаках и приближаются к городским. В 2014 году в кишлаках были построены 11 000 жилых домов.

Какая клеточная структура по своей функции напоминает таможню в современном государстве?

1) клеточная мембрана;
2) цитоплазма;
3) вакуоль;
4) ядро.

Стихи Д.Самойлова
Музыка Вад. и Вал. Мищуков

Я — маленький, горло в ангине,
За окнами падает снег,
И папа поёт, поёт мне «как ныне
Сбирается вещий Олег».

Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу.
И слёзы, и слёзы постылые прячу
И дальше, и дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу, и плачу над бренностью мира
Я — маленький, глупый, больной.

источник

Маленький, глупый, больной Стихи Д.Самойлова Я — маленький, горло в ангине, За окнами падает снег И папа поет, поет мне «как ныне | Сбирается вещий Олег». | 2 раза Я слушаю песню и плачу, Рыданье в подушке душу. И слезы, и слезы постылые прячу | И дальше, и дальше, и дальше прошу. | 2 раза Осеннею мухой квартира Дремотно жужжит за стеной. И плачу, и плачу над бренностью мира | Я — маленький, глупый, больной. | 2 раза

Мищук Валерий. (10 марта 1951 года), Мищук Вадим. (5 июля 1956 года).
Родились в Риге, сейчас живут в Москве. Долгое время играли в группе «Домино». В Риге Валерий занимался в театральной студии. Музыкальное образование на двоих — Валера учился (будучи в 7 классе), играть на аккордеоне. Оба закончили Рижский политехнический институт, Валерий — экономист, Вадим — электрик. Вышли аудиокассеты, пластинки, компакт-диск, видеокассета. В последние годы братья Мищуки часто выступают вместе с Леонидом Сергеевым. Есть совместные песни. Вышел совместный диск.
Рассказывает Валерий Мищук: «Сколько я себя помню — мы всегда вместе пели и долго наши пути то сходились, то расходились. Я уже с 1966 года занимался авторской песней, мы в Риге и знали тогда в АП всего несколько имен. Вадим тогда больше интересовался роком, ВИА. «Домино» было позже. Когда в 1976 году Вадим вернулся из армии, я уже со своими песнями пришел в клуб — в 1976 году в Риге образовался клуб самодеятельной песни «Поющий вигвам». Я там побыл, а через полгода, когда Вадим вернулся из армии, затащил его в этот клуб, и уже в 1977 году мы начали работать втроем (с Сергеем Будановым), еще без названия, как ансамбль. Потом к нам присоединились девушки — дуэт из Риги. После Грушинки 1977 года — нас вдохновил фестиваль — мы организовали ансамбль и назвали его «Домино». Ансамбль существует вплоть до 1989 года — к тому времени мы опять остались втроем с С. Будановым. Потом Е. Вдовин нас пригласил в Москву для того, чтобы заняться песней более плотно и профессионально. С тех пор мы с Вадимом вдвоем — мы отказались от названия и стали просто Мищуками. Свои песни у нас были, но мы пели много чужого, и нас долго знали как исполнителей. Потихоньку свои песни стали вытеснять чужие. Разделение труда такое: Вадим больше музыкант, а я больше поэт, но песни у нас все равно совместные. Мы можем петь и у костра, и со сцены — на какую только публику мы не пели, но репертуар при этом менять не приходилось — мы делали только некоторые перестановки в программах. В 1995 году мы вдвоем были полтора месяца в США и дали там 24 концерта в 24 городах.»

Обнинск, оазис Обнинск, авторская песня, песни у костра, бардовская песня, гитара, песни гитара, шансон, как играть, концерт 2015, аккорды гитары, выступление, объединение ОАЗИС, фестиваль авторской песни, как играть на гитаре, авторская песня, под гитару, Мой канал посвящен авторской песне, хорошей поэзии и музыке, деятельности Общества авторов и исполнителей, ОАЗИСа.
В основном, на моем канале песни, авторами которых являются члены ОАЗИСа, но есть и «каверы». Мы часто приглашаем в ОАЗИС наших друзей, и тогда снимаем их выступления и авторские вечера. И поэтому здесь вы сможете услышать песни как из классики жанра авторской песни (Окуджава, Высоцкий, Визбор ит.д.), так и современных авторов таких, как Ольга Чикина, Эльира Галеева, Роман Филиппов, Григорий Данской, Михаил Башаков и других, Каждый год ОАЗИС организует большой фестиваль авторской песни «Обнинская Нота», на который съезжаются авторы и исполнители со всех концов Земли. Все видео сняты и опубликованы с разрешения исполнителей
Слушайте с удовольствием 🙂

источник

Наверное, каждый из нас, порывшись среди глубинных воспоминаний самого раннего детства, на той грани, где сознание только-только начинало проклевываться сквозь бессловесную муть младенчества, тоже припомнит какой-нибудь зимний – а может, и летний – вечер и негромкий родительский голос, мерно читающий что-то не вполне понятное, но завораживающее душу, заставляющее как-то по-особенному биться сердце…

Я маленький, горло в ангине,
За окнами падает снег,
И папа поет мне: «Как ныне
Взбирается вещий Олег»
Д. Самойлов

Стихи входят в нашу жизнь с самых первых дней. Редко какая мама не поет своему крохе колыбельных песен, не рассказывает ритмичных веселых потешек и пестушек. При видимой незатейливости этих стишков трудно переоценить пользу, которую они приносят малышу. В емких, лаконичных формулах кристаллизовался опыт десятков поколений. Первые стихи малыша недаром похожи на заклинания: они и должны «заклясть» его, предупредить об опасностях, которые таит в себе окружающий мир: мама предупреждает малыша, как опасно отходить от родного дома, от обжитого, обитаемого центра мироздания: «на краю», вдали от мамы ребенок может стать жертвой враждебных сил хаоса.

Но малыша есть кому защитить, ведь его берегут и любят многочисленные друзья: гуленьки всю ночь будут сидеть у его колыбельки, котик поделится булочкой, а собачка ни за что не подпустит к спящему малышу волка и другую нечисть.

Колыбельная песня помогает маме и ребеночку «настроиться» друг на друга, отладить биологические часы, чтобы молока приходило тогда и столько, когда и сколько нужно ребеночку, чтобы возня с новорожденным крохой не изматывала маму, была ей не в тягость, а в удовольствие.

Монотонно поскрипывает колыбелька, монотонно повторяются плавные, вязкие, словно мед, звуки, в затененной комнате – золотисто-медовый полумрак, пронизанный теплым запахом маминого молока… И вот, словно намазанные медом, сами собой слипаются глазки, разливается по телу сладкая истома и увлекает в теплую, тягучую пучину детского сна. Не отсюда ли – мечты о молочных реках в медовых берегах?

Некоторые мамы стесняются петь своим малышам из-за того, что у них нет музыкальных способностей и они не могут правильно воспроизвести мелодию и предпочитают ставить записи на кассетах или компакт-дисках. Ну подумайте, какая разница, ознакомится малыш с канонической версией колыбельной «ты, собачка, не лай» или с вашим авторским вариантом. Как бы плохо вы не пели, звук вашего голоса все равно будет для крохи самым лучшим, а мелодия – самой замечательной. Так стоит ли лишать малютку волшебных мгновений только потому, что у вас в школе по пению никогда не было больше тройки?

Потешки способствуют самоидентификации малыша: он узнает, что у него есть ручки и пяточки, животик и носик, что ему с самого рождения выделен собственный участок пространства, колыбелька или кроватка.

Кроху ориентируют на успех: он научится и по завалинке бегать, ведра красные носить. Мальчику рассказывают, какой он умный и сильный, девочке – какие у нее красивые черные бровки и алый румянец, какая замечательная коса вырастет в недалеком будущем до самого пояса.

Язык материнского фольклора хоть и очень прост по форме, но зато невероятно емок, насыщен выразительными эпитетами, яркими метафорами, неожиданными сравнениями. Не понимая пока смысла маминых слов, малыш запоминает их на всю жизнь как заклинание и, взрослея, постепенно осмысливает, все глубже и глубже проникая в их суть.

Конечно, многие реалии и понятия, встречающиеся в народных стишках и песенках сегодня устарели. Пока ваш кроха еще совсем маленький, это не так важно. После года покажите малышу книгу с хорошими иллюстрациями, например Юрия Васнецова или Василия Билибина и попробуйте объяснить, что лапти – это такие ботиночки, кафтан – очень красивая курточка, завалинка – маленькая лавочка возле крылечка, в печке готовят еду, из колодца берут водичку. Но чересчур углубляться в этнографические подробности не стоит: маленький ребенок воспринимает текст, тем более поэтический, целостно, не вдаваясь в частности.

Большинство первых детских книжек – стихотворные. Да и сами малыши явно отдают предпочтение стихам. И это неудивительно: ритм, рифма, яркие, лаконичные образы, выразительные аллитерации помогают малышу концентрировать внимание, лучше представить себе, о чем говорится в стишке. Быть может, вам коротенькие четверостишия про мишку, которого уронили на пол или бычка, боящегося свалиться с доски, и кажутся примитивными и банальными, но ничего лучшего для маленьких детей пока еще никто не придумал. Сегодня Агния Барто, Самуил Маршак и Корней Чуковский, как и пятьдесят лет назад, остаются в верхних строках хит-парада детской поэзии. И все же, не стоит ограничиваться только этими авторами. Обязательно почитайте с малышом книги Ирины Токмаковой (очень хороши не только ее собственные стихи, но и переводы из английской, шотландской и даже индийской поэзии), Игоря Мазнина, Валентина Берестова и конечно же, Юнны Мориц ( ее песенки про пони и резинового ежика в исполнении Сергея и Татьяны Никитиных хорошо всем известны, но у нее есть еще немало замечательных стихов). Очень нравятся всем детям и стихи Саши Черного.

Дети всех возрастов очень любят поэтические сказки: и Чуковского, и Маршака, и Ершова, и Пушкина. Если малыш не может долго концентрировать внимание и через несколько страниц перестает слушать, не расстраивайтесь. Попробуйте ставить ему записи на кассетах или компакт-дисках. Выразительная речь актеров, музыкальное сопровождение – все это обязательно привлечет внимание малыша. Сказки в аудиозаписях полезно слушать еще и потому, что текст не сопровождается картинками, как при чтении вслух, и малышу приходится самостоятельно «достраивать» видеоряд: представлять себе, как выглядели герои, где разворачивалось действие и т.д. Конечно язык поэтических сказок, особенно пушкинских, достаточно сложен, в нем много редких слов, архаических речевых оборотов. Но не нужно бояться, что малыш их не поймет. В первые три года жизни детский мозг запрограммирован на освоение родного языка во всем его богатстве и многообразии. А значит, легко усвоит и несколько архаичный язык сказок Пушкина и Ершова.

Детям безумно нравятся нелепицы и парадоксы, лишенные на наш трезвый, взрослый взгляд, какого бы то ни было смысла. Они близки и созвучны детскому видению мира. Ведь для детской логики нет ничего невозможного и неприемлемого. Малыш буквально покатывается со смеху, декламируя:

«А я придумал слово,
Смешное слово «Плим».
Я повторяю снова:
«Плим, плим, плим!»
Он прыгает и скачет,
Плим, плим, плим
И. ничего не значит,
Плим, плим, плим.

Все дети обожают «сопелки» и «ворчалки» Винни-Пуха, стишки-путаницы, которые постоянно декламирует Кэрроловская Алиса, словесные игры Спайка Миллигана (его веселая книга «Чашка по-английски» выходила на русском языке где-то в конце восьмидесятых и стала уже библиографической редкостью, но ее можно разыскать в детский библиотеках). Ну, а как прожить без озорных перевертышей Даниила Хармса? Не многие знают про замечательную книжку Владимира Левина «Глупая Лошадь». Но тот, кто знает, не может не любить всей душой эту очаровательную стилизацию под английскую поэзию в духе Кэролла и Милна. Эта книга была издана небольшим тиражом в начале семидесятых и переиздавалась еще раз в середине девяностых. Но она стоит того, чтобы поискать ее в библиотеках или букинистических магазинах.

Очень важно самого раннего детства приучать кроху не только к коротеньким детским стишкам, но и к настоящей, большой поэзии. Стихи воспитывают в малыше особое, вдумчивое, я бы сказала, непрагматическому отношению к литературе. Ведь очень часто бывает, что человек ждет от прочитанной книги какой-то конкретной пользы: поучительного примера, познавательной истории, полезного совета, возможности расслабиться и повеселиться или, наоборот, пережить острые ощущения. А лирическая поэзия всего этого лишена. Зато она дает возможность насладиться красотой слова и ритма, окунуться в стихию чистого чувства. Поэтому, чем раньше вы начнете читать стихи малышу, тем лучше. Многие современные педагоги — пренатологи даже советуют делать это еще до его рождения. Кроха с равным удовольствием будет слушать Лермонтова и Мандельштама, Пушкина и Ахматову, Лорку и Гете. А вот Маяковского или Давида Бурлюка читать маленьким детям не стоит, даже если вы — страстные поклонники модернисткой и постмодернисткой поэзии: резкий, часто негармоничный строй подобных стихов скорее всего не понравится малышу. Во многих семьях детям поют песни Окуджавы, Визбора, других поэтов-брадов. Можно попробовать напевать хорошие стихи вместо колыбельных: любая информация, которую ребенок получит перед сном или в полусне, укореняется в глубинных слоях подсознания и остается там навсегда, оказывая решающее влияние на формирование личности. Конечно, кроха пока не в состоянии вникнуть в суть читаемых вами стихов, и бесполезно пытаться объяснить ее не только трехмесячному, но даже трехлетнему. Не стоит из-за этого расстраиваться. Пока малыш воспринимает стихи как хорошую музыку, а про что в них говорится, поймет, перечитав их во взрослом возрасте.

Дети, которым читают много стихов, обладают великолепной памятью и чувством ритма, безо всякого труда запоминают длинные тексты. Ребенок, с самого младенчества узнавший и полюбивший Мандельштама и Лорку, Окуджаву и Хармса никогда не польстится на грошовую «попсовую» поделку. Но главное даже не это. Стихи, услышанные в детстве от папы или мамы, навсегда сохранятся в сердце ребенка среди самых радостных и светлых воспоминаний о младенчестве, о родительском доме… Солнечный эликсир тепла и любви… Я маленький, горло в ангине, за окнами падает снег…